От редакции. «Ретроспективный монолог: улицы моего местечка» — так называлось культурно-образовательное мероприятие, организованное работниками районного историко-краеведческого музея 21 мая. Анонс о его проведении, который был в газете, и развешанные афиши сделали свое дело и привлекли к нему внимание местечковцев: мероприятие посетило около полусотни человек. А выбранная тема заинтересовала именно взрослую часть жителей: среди посетителей они составляли большинство, примерно две трети  всех собравшихся, причем как из числа нынешних глусчан, так и тех, кто приехал на свою малую родину погостить из Минска, Петербурга, Москвы, были, конечно, и местные школьники. Как рассказала директор музея Наталья Акулич, задумывалась встреча и называлась монологом, но по факту получилась беседа. В разговор с удовольствием включались посетители, просматривая фотопрезентацию с видами Глуска разных лет и такие же «разновозрастные» карты нашего местечка, вывешенные на круглой тумбе — они настолько подробные, что многие без труда находили свои улицы, дома (на одном из планов они даже подписаны именами их тогдашних владельцев). Свои воспоминания люди добавляли в рассказ об улицах местечка Глуск — тот самый монолог, который провел Наум Борисович Сандомирский — писатель, публицист, человек, который знает и любит наш Глуск и может многое рассказать о нем и о его жителях. Получилось живо, познавательно, интересно. Монолог о местечковых улицах, прозвучавший в интерьере районного музея, мы предлагаем и читателям «Радзімы».

В одном из толстенных кинословарей насчитал около полусотни фильмов, содержащих в своем названии слово «улица». Щедра на него и литература: нередко оно и здесь — ориентир, красующийся прямо на обложках. Эдгар По, Глеб Успенский, Лев Кассиль… Это только несколько имен из огромной когорты классиков и «неклассиков».

А какое длиннющее эхо у многих чуть ли не всемирно известных «авеню» и «стритов»? Говоришь «Крещатик», а на периферии сознания — Киев. Произносишь «Дерибасовская», а резонирует Одесса. Артикулируешь «Арбат», а на связь выходит Москва. Вспоминаешь Мулен Руж, а по прямой ассоциации возникают в памяти имена великих французских художников. Пражская Карлова площадь с прилегающими к ней улицами — это хрестоматийный бравый солдат Швейк, сидящий в кафе «У чаши». Его неспешная беседа с трактирщиком Паливедем, у которого каждое второе слово бранное. И приблизительно вот так по огромному периметру наименований.

Разумеется, далеко не так обстоит дело с нашим небольшим провинциальным местечком. Это и ему вполне мог адресовать Остап Бендер свое скептическое «Это не Рио-де-Жанейро!». Но всё равно у тех, кто живет здесь, оно вызывает массу эмоций. Главным образом — позитивных. Причина очевидна: это твое, мое, наше общее прошлое и настоящее. Это тут, на относительно маленьком пятачке пространства, стартовала больше шести столетий назад панорама местечковой жизни. На пятачке, объема которого всегда было достаточно, чтобы впитать, освоить, переварить всё то, что в нем происходило и происходит.

Наблюдая богатую экспозицию краеведческого музея, буквально цепляешься взглядом за уникальные нынче фотографии. Вот, например, одна из них, условно названная мною «болящий дух врачует песнопенье» — по строчке, уворованной у поэта Баратынского. Этот «привет» из 20-х годов XX века можно смаковать, как вино из подвалов времени. Из надписи на обороте понимаешь, что речь о 7-м переулке при Минской улице (теперешняя Кирова). Более того, действие происходит у дома не менее загадочной тогда проживавшей здесь гражданки Рудомазиной. И главное ж дело — день не рядовой, а первомайский, имевший место быть аж в 1926 году. До десятилетия Октября — немногим более года, но не встречать же его таким не вполне социалистическим пейзажем — огромной лужей, похожей на гоголевскую миргородскую. Авральная ситуация потребовала отдельного субботника. Пафос революционного разрушения потихоньку уступал место энтузиазму строительства. И вот некто инженер Волчок, инициатор и автор плана осушения явно не праздничной «акватории», дабы сделать усилия добровольного квартета еще более слаженными, музицирует на скрипке. Его юный сподвижник держит футляр от нее столь осторожно, будто изготовлен он, по меньшей мере, из хрусталя, исполнитель же — сам Никколо Паганини. Общая оптимистичная импровизация на тему «Живем пока в грязи, но мечтаем и дружно тянемся к прекрасному».

И таких вот «фотослепков» времени — масса. Они прямое свидетельство того, что было местечко, была какая-то по-своему интересная жизнь в нем. Хотя достаточно типичная, событийно пресноватая для того, чтобы заинтересовать историков масштаба Карамзина, Ключевского. Но зато всё это историческое «варево» органически входит в состав нашей памяти, нашей души. В том числе и названиями улиц, коих в списке, лежащем передо мной, около девяноста. Многие из них претерпели перемены в названиях в силу, прежде всего, событий социального плана. Что уж тут говорить, если даже в школе мы, ученики, должны были оставаться идеологически мобилизованными. Кто-нибудь из ровесников, например, спрашивает у тебя: «Ты за кого? За луну или за солнце?» Выигрышным вариантом оказалось ночное небесное светило. Ведь если «за луну», что за советскую страну. А вот коли за солнце, то почему-то за Японию. Не совсем понятно, чем этот симпатичный азиат не угодил, но после «промаха» вполне можно было отхватить и подзатыльник. Поэтому какие уж тут с улицами послабления? Только Кирова, Энгельса, Луначарского, К. Маркса, Володарского, Октябрьская, Советская, Социалистическая, Пролетарская, Будённого, Чапаева и так далее в диапазоне богатого постреволюционного репертуара.

Всё это то, что легко фиксируется, лежит на поверхности. Для общих же выводов гораздо конструктивнее метод сравнения. Между полюсами «что было?» и «что есть?». И тут неизбежен вопрос: чем отличаются? Прежде всего, характером уличных покрытий. Казалось бы, что такое асфальт? Обыкновенная смесь природных или искусственных битумов с минеральными веществами: известняком, песчаником. Всё это в смеси с песком или щебнем с гравием. Такой вот «коктейлик»! А ведь какую строительную революцию совершил?! Полностью вытеснил с центральных улиц булыжник — небезызвестное «орудие пролетариата». Если раньше они от обилия повозок стучали, цокали, громыхали, то сейчас зашуршали мелодией автомобильных шин. На многих улицах поселка потеснился и песок.

Помнится, во второй половине шестидесятых, боже мой, уже прошлого века, народ валил за могучим катком на улице Кирова, как толпа за санями боярыни Морозовой на картине Василия Сурикова. Городок сразу заметно выиграл и в обличье, и в удобстве передвижения. Исчезли куда-то нередкие раньше клочки соломы, сена, валявшиеся на нашей центральной улице, не самые эстетичные следы лошадиной жизнедеятельности.

Здесь если кто и проиграл, то дети. Скольких же игр, связанных с песчаным материалом дороги, они недосчитались? Простора в их игровом репертуаре как-то сразу поубавилось. Но дети есть дети: быстро нашлись и вернули необходимые ловкость, подвижность, разнообразие… Компенсация вполне устраивала. Оказывается, не только голь на выдумки хитра.

А сколько интересного, волнующего, порой даже жизнеобразующего можно рассказать о парке, вокруг которого «кучкуются» сразу три улицы и один бульвар? Почти шестьсот шагов вокруг него (сам специально своими измерил), но как немало вспомнилось. В том числе школьная стометровка, на которой один из старшеклассников преодолел дистанцию аж за 11,9 секунды! Солидная заявка на спортивный талант. Долго ходил в героях. Прямо тебе олимпийская легенда Джесси Оуэнс! У парня появились реальные основания гордо выпячивать грудь перед девочками, что, впрочем, смазливый отрок и делал.

А дорожки для коллективного гулянья?! То бойкое место, где «товар» выдавался лицом. Еще в большей степени это происходило на высокой деревянной танцплощадке — концентрированном выражении тогдашнего молодежного подиума. Буквально в нескольких шагах — волейбольная, где играли на «выбивание». Чуть позже здесь же прописался детский аттракцион — прямой намек на неплохое состояние демографической ситуации. Словом, в относительно недалеком прошлом парк для моих земляков был, как Люксембургский сад для парижан. Речь не о масштабности, а о значении. Здесь знакомились, влюблялись, ссорились и мирились, делали предложения. Здесь в довоенные годы формировался уклад. В послевоенные — на пересечении магистральных дорожек появилась братская могила. В ней покоились двое из поколения романтиков! Им мечталось о полярных экспедициях челюскинцев, интернациональных бригадах в Испании. Они заканчивали десятилетку, им, как в юности бывает, мечталось о многом. Страшные коррективы внесла война. Двух юных подпольщиков Казака и Ельницкого расстреляли в феврале 1942-го. Позже останки из братского захоронения перенесли на кладбище, где вырос памятник.

Правда, не всё и не всегда складывалось идиллически. Случались и драки. Молодежь нет-нет да вдруг, играя мускулами, и заявляла право на неправильно понятую мужественность. Но всё же основной исторический фон — позитивный. Один огромный парковый динамик, из которого слушали футбольные репортажи, чего стоил?! Увы, в зону активного приема (да и неактивного тоже) поселок на тот момент не входил.

Кстати, на днях наблюдал тут за пожилым человеком, вокруг которого носился малыш, внучек, наверное. Два вида энергии. Два воплощения времени. Прошлое и настоящее. Прошлое и будущее. Прошлое и бесконечность. Когда-нибудь этот малыш совершит здесь свои 600 шагов. Только воспоминания будут другими. А малая родина у нас одна. Общая!        

Однако еще не обо всех различиях вспомнил. На волне активных преобразований в разряд ностальгических перешли водокачки, колодцы, деревянные тротуары, огражденные молодые деревца… В списке «потерпевших» постепенно оказались и лавочки — прежде обязательный атрибут, визитная карточка каждого дома, своеобразное приглашение к возможной вечерней беседе. Телевизор, а сейчас и компьютер заметно потеснили потребность подобной местечковой «коммуникации» домами, семьями, улицами… Тот в чем-то блаженный момент после трудов праведных, когда можно было хоть на полчаса выпасть из повседневной хозяйственной суеты, поговорить с соседями о себе, детях, за общую земляческую биографию… Спокойно, неспешно, доверительно…

Сентиментальничаю? Ничуть… Так оно, в принципе, и было. По сути, речь идет о затухании хорошей ментальной традиции. Но можно лишь погрустить по такому поводу. Время-то при всем желании не притормозишь. Или тем более не возопишь, как один из литературных героев: «Остановите прогресс!» Разве только эпатажа ради… Да и его едва ли кто заметит. Столько всего и всякого нынче происходит. А что-то искусственно тормозить — бесперспективное занятие.

Глуск… При всей любви к его улицам и переулкам мы не настолько наивны, чтобы переоценивать их значение. Лондонские, парижские, пражские, как и сотни других, гораздо ярче. Иные же просто великолепны! Но у них один серьезный недостаток: они не мои, не ваши. Там нет наших воспоминаний, фантазий, переживаний, радостей, страстей… Всего того, за что могла бы зацепиться душа. Всё это прописано по месту нашего общего проживания, в местечке с простым и коротким названием. Мы тут или родились, или выросли. Это тут родители бережно ласкали нас. Пели песню над колыбелью. Трепетно вели за руку в детский сад. Чуть ли не теряли голову от наших болячек. Гордились даже самыми малыми нашими успехами. Поэтому пусть мегаполисные корифеи гордятся своими достопримечательностями, архитектурными, историческими и всякими прочими «наворотами», мы же оставим за собой право благодарно вспоминать, говорить о своей малой родине. Она же, в общем-то, и большая.

Ей уже больше шести столетий. В календаре истории не такой уж впечатляющий возраст. Скорее, отроческий. История привыкла оперировать более солидными категориями. По-прежнему живем на перспективу, по-хозяйски осваивая отведенное нам пространство и время. А в результате всё новые и новые зарубки на древе истории. Особенно сегодня, когда наше родное с вами местечко хорошеет на глазах. Отсюда чуть ли не парадоксальное восприятие — оно будто не старше становится, а молодеет. Такова уж особенность населенных пунктов, в отличие от проживающих в них людей.

Нет уже улиц Волчковая Криница, Слобода, Хлебопекарская, Школьная, Воскресенская. Вернее, некоторые из них есть, только «паспортные» данные другие. Ну и пусть себе… Главное, что движение на марше истории продолжается. Обрастает новыми фактами, событиями, объектами… Впрочем, и самими улицами тоже. Вон их сколько, новых, на окраинах горпоселка. Поэтому если на одних лежит печать прожитого времени, то на других — запах новизны, веры, надежды.

Улицы… Это не только структурное подразделение, еще одна линия на карте, висящей в отделе архитектуры. Главным образом — это люди, ежедневно идущие, едущие по ним. Те, кто планирует, верит, думает о перспективах… Они стареют, меняются, как и декорации нашего общего провинциального «спектакля». За пожившими — опыт и ностальгическая грусть. За молодыми — энергия воплощения. При личной «инвентаризации» отчетливо понимаешь, ощущаешь свое существование в мгновенном измерении между прошлым и будущим. А все события — словно под рукой, совсем близко, рядом.

Все это действительно было. И долгая история, и преобразования, и люди как активно действующий «персонаж»… При этом родная улица нередко воспринимается уже антропоморфно, то есть как нечто уподобленное человеку. Когда можно вдруг взять и обвинить ее в чем-то нам же присущем. Что-то вроде:

Улица, улица, ты, брат, пьяна…

Правая, левая. Где сторона?

И, несмотря на явный абсурд претензии, всё это воспринимается легко, симпатично, с теплым человеческим подтекстом. Как образец чуть ли не полного нашего слияния. В одном некогда популярном фильме была хорошая песня. А в ней куплет:

Когда весна придет, не знаю.

Пройдут дожди, сойдут снега…

Но ты мне, улица родная,

И в непогоду дорога.

Думается, каждая строка здесь, особенно две последние, — неплохое послесловие ко всему сказанному. Улица, как и прежде, всегда полна неожиданностей. Дарит настроение, встречи, сюжеты… Видимо, не случайно уже многие годы для меня остается симпатичной фраза Тома Сойера о том, как он встретил на улице приятеля Гекльберри Финна и как они при этом славно поболтали. И в самом деле, как часто простой дружеской беседы хватает для хорошего настроения. И какая разница, что родилось оно на улице?

…Выхожу вечером на балкон. Вспоминается блоковская строка с этим ключевым словом: «Ночь, улица, фонарь, аптека…» И всё это действительно рядом. Ведь живу-то я на улице с прекрасным поэтическим названием — Пушкинская!

Наум САНДОМИРСКИЙ